— 178 —
для того времени образованием, и муж и дети глубоко уважали и искренне любили ее». Она обладала значительными музыкальными познаниями и на многие написанные ею стихотворения сочиняла музыку. Ганеман также был большим любителем музыки и пел приятным голосом, не зная ни одной ноты. Он любил по вечерам, приблизительно между 9 и 10 часами, прервать работу, отправиться в семейную комнату и слушать игру своей жены на фортепиано.
В другом описании семейной жизни Ганемана говорится: «В воспитании своих детей Ганеман соединял строгость с любовью, он неохотно наказывал, но всегда делал это спокойно и справедливо; прощать, если он находил это возможным, было для него сердечной радостью… В его воспитательной системе было странно то, что его дочери не смели учиться танцевать. Разве он был противником общественных удовольствий? О, нет! Он любил повеселиться в кругу друзей, любил шутки и иногда хохотал до слез. Но среди веселья он никогда не позволял себе вольностей, причем самосознание предохраняло его от всякого намека на сомнительное поведение, от оскорбления правил приличия»1.
Все авторы, описывающие семейную жизнь Ганемана по личным воспоминаниям, сходятся в том, что между Ганеманом и его детьми существовали самые сердечные отношения. Об его первой жене отзываются также с большим уважением, да и сам Ганеман говорит о ней только с любовью и уважением. Хотя, по мнению Бруннова, производящего в своих сочинениях впечатление вполне правдивого человека, она и была властолюбива, но тем не менее она обладала многими хорошими качествами, которые муж ее высоко ценил, причем энергией своей она, конечно, часто служила ему сильной поддержкой в его полной треволнениями жизни. Мечтательные бредни и романы были ей чужды! Она жила только действительностью.
Какие прекрасные и глубокие взгляды он имел на семейную жизнь, показывает его письмо к Штапфу от 17-го декабря 1816 г.2. Этот последний в первые годы своего супружества
———————————————————————————
1 «Hahnemann, ein biographisches Denkmal». Leipzig. 1831. S. 113.
2 Напечатано в 1844 г. в Archiv für die homöopathische Heilkunst. Bd. 21. Heft 1. S. 157. u. f.
— 179 —
известил Ганемана о рождении дочери. Ганеман отвечал: «…Принимаю сердечное участие в счастливом событии увеличения Вашей семьи. Пусть милая дочка растет и сделается хорошим человеком, на радость своим родителям».
«Я, со своей стороны, считал всякое приращение моего семейства, всякое разрешение от бремени моей жены, одним из важнейших событий моей жизни. Отпрыск, образовавшийся в равной мере от меня и от тесно связанной со мною половины, новый человек, происходящей из нашей крови, появляется на свет, чтобы умножить радости и (благотворные) страдания своих родителей, в ожидании удивительной судьбы и назначения в жизни и развития для высшей цели своего существования в вечности. Торжественное зрелище, вызывающее серьезные размышления и по отношению к нам самим».
«Но посмотрите! При каких великих, торжественных условиях новый гражданин появляется на свет! При борьбе между жизнью и близкой смертью своей матери, неизвестно, не лишится ли она сама через это своего земного существования, оставив остальных детей сиротами и покинув своего оробевшего супруга. Уже я вижу, что открывается могила жизнеспособной, но теперь при смерти больной супруги, могила незаменимого на этом свете для мужа и детей счастья; вижу, что перед нею отверзаются врата в вечную жизнь, но вместе с тем вижу и близко стоящую к этим ужасным картинам вожделенную, вновь нарождающуюся жизнь матери и дитяти, еще ожидаемое торжественное вступление в бытие молодого существа божественного происхождения; в эти внушающие благоговение страшные минуты развязки оба находятся в еще не отверстой руке Божьей; какое страшное, восхитительное ожидание!».
«Что же касается меня, то всякие роды моей жены глубоко захватывали мою внутреннюю жизнь и я принимал каждое из этих почти сверхъестественных событий за очистительный процесс моей нравственности, проистекающий из великого принципа добра, от отца совершеннейших духов, и старался применять эти ужасные, очевидно рассчитанные на вечность моменты, для очищения моего характера, и если только я замечал в себе пятна зависти к моим собратьям, хоть малейшую подозрительную,
— 180 —
лицемерную складку в моем сердце, хотя тень лжи или коварства, малейшую наклонность казаться и говорить против моих действительных убеждений, то я все это выметал вон».
Редактор «Всеобщего немецкого указателя» советник при посольстве доктор Геннике в своей газете (1825, стр. 901), высказывает следующее суждение о Ганемане: «В 1792 г. редактор (Геннике) имел честь познакомиться с этим человеком, отличавшимся редким остроумием, тонкой наблюдательностью, метким суждением, а также своеобразным характером, прямодушием и простотой». А в другом месте (ib. 1833, стр. 133): «В течение более 20 лет я печатал против гомеопатии и ее основателя даже самые сильные ругательства и клевету, если только они носили отпечаток истины и справедливости и были подписаны автором, хотя теперь вот уже 40 лет я нахожусь с надворным советником Ганеманом в самых дружеских отношениях и глубоко чту в нем обширное научное образование, проницательный острый ум, глубокий ясный наблюдательный дух и огромные врачебные заслуги, которые уже 50 лет с благодарностью признаны людьми, основательно знающими медицину, и преклоняюсь перед ним, как великим благодетелем человечества. Два случая, излеченных Ганеманом в 1792 г. в Готе и Георгентале и возбудивших всеобщее удивление, а также мнение одного умершего здесь врача, доктора Буддеуса, сначала заставили меня обратить внимание на Ганемана, проникнуться к нему чувством глубокого уважения и послужили поводом к нашим дружеским отношениям и к завязавшейся впоследствии между нами постоянной переписки».
Грисселих1, посещавший Ганемана в Кетене в 1832 г., пишет о нем: «Ганеман, которому теперь 77 лет, проявляет во всех своих действиях юношескую пылкость. По его телесному виду не было бы видно следов преклонного возраста, если бы седые кудри не окаймляли его висков и время поневоле не возложило бы своей печати на его голый череп, прикрытый маленькой ермолкой. Ганеман не высок ростом, коренаст, имеет очень живой проворный нрав; в каждом движении
———————————————————————————
1 Skizzen etc. Karlsruhe. 1832.
— 181 —
проявляется жизнь. Глаза обнаруживают наблюдателя, они сверкают юношеским огнем; у него редкие подвижные черты лица. Старость, по-видимому, так же чужда его телу, как и духу. У него огненная плавная речь; часто она превращалась в поток лавы против ненавистников и гонителей не лично его самого (об этом он ничего не упоминает), но истины, удостовериться в которой он предлагает уже десятки лет. Его память сохранила полнейшую свежесть; после продолжительного перерыва речи, он продолжает говорить с того, на чем остановился. Когда он сильно разгорячится, что случается часто, говорит ли он о друге или враге, или же о научных предметах, то слова льются неудержимым потоком; он необыкновенно оживляется и лицо принимает выражение, которым путешественник (Грисселих) молча любовался. Тогда капли пота выступают на его высоком лбу, ермолка должна быть поднята; в это время даже большая трубка, верная подруга дня, потухает, так что ее снова приходится разжигать об стоящую подле целый день горящую восковую свечу. Но белое пиво не должно быть забыто! Почтенный старец, кажется, так привык к этому сладковатому напитку, что последний всегда стоит за его обедом в большом стакане с крышкой. Даже и вне обеда Ганеман пьет это пиво, непривычное для южного германца (Грисселих жил в Карлсруэ). Вина он не пьет; его образ жизни вообще очень прост, скромен и патриархален».
«Беседы Ганемана большей частью носят некоторый полемический характер… Однако, он ясно давал понимать, что в сфере опыта он каждому предоставляет полную свободу исправлять и пополнять недостаточные наблюдения, не исключая и его собственных, но только не тому, кто стремится опровергать и подкапываться под них путем только одних предположений… Он был далек от того, чтобы подчинять своих последователей деспотизму, исключающему всякие другие взгляды».
Люди, знавшие Ганемана лично, с восторгом вспоминают о его больших, ясных, пытливых глазах, о его высоком светлом челе, о редко прекрасном строении его головы, о его энергичном, но приветливом рте.
В случайных выражениях его сочинений проглядывает
— 182 —
честолюбие стать выше толпы, в силу своих трудов и деятельности. В нем было полноправное чувство собственного превосходства. Он был далек от мелочного тщеславия; так, в 1816 г. он писал Штапфу в письме1, напечатанном после его смерти следующее: «Еще одно! Воздавайте мне как можно меньше похвал. Я их совсем не люблю; я чувствую себя только простым, прямым человеком, исполняющим только свою обязанность. Будем выражать друг другу должное уважение тихими словами и поступками, свидетельствующими об этом уважении». Из его письма также нигде нельзя усмотреть, чтобы он, по слабости характера, жаловался на преследование его личности; Грисселих, в описании своего посещения Ганемана, также с особенным ударением говорит, что последний в этом случае совершенно отделял свою личность. Сам он пишет2: «На моем многотрудном, но благодаря достигнутой великой цели все-таки небезотрадном жизненном пути, я не обращаю внимания ни на неблагодарность, ни на преследование». В то время как со всех сторон на него нападали и старались его уничтожить, он с неустанным и никогда не ослабевающим рвением трудился над дальнейшим развитием своего учения, находя среди всех этих нападок полное удовлетворение в том, что достиг великой цели. «Удовлетворение, которое я ощущаю в своей деятельности, я бы не променял ни на одно из самых драгоценных земных благ», — пишет он Гуфеланду (Stapf. I. S. 86).
В 1829 г. он писал3 одному молодому врачу, доктору Шретеру в Лемберге, горячо выступившему против врачей противной партии, чтобы он отказался от этого. «Вы не сделаете этим ничего хорошего. При этом Вы сердитесь (очень нежелательное состояние духа), и дело все-таки не примет другого оборота до тех пор, пока божественное Провидение тихо, чудесным образом не исправит его. Лучше имейте сострадание к несчастным слепцам, обольщенным обманом, они достаточно разбиты, чтобы не быть в состоянии создать что-либо
———————————————————————————
1 Arch. f. d. hоm. Heilkunst. Bd. 21 Heft I.S.162
2 Chron. Krankh. Bd. I. S. 8.
3 В опубликованном после его смерти письме, Archiv. f. d. hom. Heilkunst Bd. 21. Heft 2. S. 182
— 183 —
дельное. Проходите молча мимо них и в Вашей практической деятельности идите своей прямой дорогой, оставаясь честным и не впадая в заблуждения; тогда Вы будете гораздо счастливее, сохраните спокойную совесть и можете молча быть довольным и счастливым».
Он ни на минуту не сомневался в том, что, в конце концов, гомеопатия одержит победу, что ясно видно из многих мест в его сочинениях. Например, в 1815 году Штапф высказал ему надежду, чтобы какой-нибудь знаменитый аллопат стал на его сторону, отчего гомеопатия распространилась бы быстрее. Ганеман отвечал1: «Наше искусство, чтобы приобрести значение, не нуждается ни в политическом рычаге, ни в орденских лентах. Оно вырастает постепенно, среди многочисленных сорных трав, которые густо и высоко разрастаются вокруг него, оставаясь сначала незаметным, и из едва видного желудя превращается в стволик; но вот уже небольшая верхушка выглядывает из сорной травы, и посмотрите! оно пускает корни в глубине, укрепляется незаметно, но зато прочно, и в свое время из него вырастет Божий дуб, который тогда простирает во все поясы свои несокрушимые от бури ветви, для того чтобы обреченное до того времени на муки человечество отдохнуло под его благодетельной тенью».
Так писал Ганеман в 1815 г., когда лишь очень немногие врачи в Саксонии стали приверженцами его учения. Он еще дожил до того времени, когда его учение распространилось по всему земному шару, когда врачи-гомеопаты, бывшие прежде аллопатами, частью занимали уже блестящие положения и насчитывались тысячами, и когда число восторженных приверженцев гомеопатии достигало многих миллионов.
———————————————————————————
Ганеман писал очень мелко и аккуратно, но твердо, и всего более любил маленький формат бумаги, как это видно по оставшимся после него письмам и черновым бумагам. Но он старался писать четко и имел прекрасный почерк. Он был очень
———————————————————————————
1 В письме, напечатанном после его смерти. Arch. f. d. hom. H. Bd. 21, H. 2. S. 129.