— 24 —
Все науки, все отрасли учености составляют какую-то смесь неточностей и правды, несомненных истин и догадок, тонких глубокомысленных умозрений и грубых, иногда довольно забавных ошибок, — обстоятельство крайне неблагоприятное, но неизменяемое; где только человек действует умом, соображает и заключает, там ошибки и погрешности неизбежны, это понятно. Но каким образом явления подлежания поверке пяти чувств могут быть опровергаемы одной школой как безусловно ложные, между тем как другая школа признает их видимой, неоспоримой истиной? Это, согласитесь, более нежели странно и непонятно, это непростительно. Чему верить в науке, если и самый опыт не может служить руководителем нашим, если нет пробного оселка ни на что, между тем как здравый смысл, рассудок нам говорит, что дело подлежит опыту, чувствам и что один только опыт и чувства эти могут решить недоумения? Неужели мне слепо верить словам и не добиваться до того, чтобы ощущать вещь и дело пальцами, славами, ухом, если дело это подлежит поверке чувств моих? Неужели ссылаться всегда только на то, что говорили и испытали другие, а самому сидеть сложа руки? Извините и не осудите: я знаю, что вы вовсе не этого мнения, но самое дело навело меня невольно на этот вопрос — дело, о котором ученье и неученые целой Европы спорят уже более четверти века, а воля ваша, ларчик отпирается очень просто — стоит только приняться за дело и испытать его самому.
Опыт, несомненный и неоспоримый опыт, решит спор, и непростительно, непонятно, непостижимо, как можно спорить и торговаться о явлении, которое подлежит нашим чувствам. В особенности это обязанность каждого добросовестного и благомыслящего врача. Тридцатилетнему практику, заслуженному ветерану, можно сказать, не уронив достоинства своего: «Я уже стар, век свой отжил и меня на новую науку не станет; я держусь того, что знаю, чем успевал 30 лет, — пусть дети мои принимаются за указку, это их обязанность». Но молодым собратам моим, которые только что собираются пожить на свете и обрекли себя на пользу и спасение страждущих, им, воля ваша, непростительно коснеть в колее своей, довольствуясь общей отговоркой «это вздор и не стоит никакого внимания». Нет, господа, прежде испытайте добросовестно, основательно, и потом говорите, — тогда вы гласны.
О гомеопатии говорено и писано очень много, по мнению некоторых слишком много, по мнению других слишком мало. Держитесь того или другого мнения, как вам угодно, но вы должны будете сознаться, что дело по сию пору еще не решено, следовательно о нем потолковать можно, особенно если сообразить важность предмета: быть гомеопатии или не быть. Больно и жалко видеть и слышать, как переливают из пустого в порожнее, спорят наобум, догадываются, предполагают и заключают, где обязанность каждого честного врача исследовать и убедиться опытом — ложь ли это или правда? Дело слишком важно, господа, его нельзя оставить без внимания; люди ждут развязки от нас и имеют полное право требовать ее. А мы дразним друг друга, ссоримся и миримся, принимаем или отвергаем то или другое учение, признаем и превозносим то, с которым сблизили нас случай и обстоятельства, презираем другое, отвечаем любопытным: «Это вздор, вымысел или обман», а между тем вопрошающий нисколько не удовлетворен, потому что он слышит с другой стороны почти то же, и слышит еще об опытах, подтвержденных и засвидетельствованных людьми заслуживающими ничуть не меньше доверия, как и самодовольные отравители; слышит и видит, что люди, которым мы до времени и причины вовсе не вправе отказать в доверенности, называют нас жалкими коновалами, а свое учение превозносят как небывалое, единственное в своем роде открытие! Помилуйте, господа, кому же верить? О, если вы не испытали этого сами, то вы не знаете как тяжело и грустно избирать больному и приближенным его между этими двумя крайностями: два умных, искусных и обожаемых в своем кругу врача не могут сойтись для обоюдного совещания у изголовья умирающего, потому что они друг друга не ценят, не понимают, а называют каждый один другого невеждой или обманщиком! Не грустно ли это? А чья вина? — тех, которые упорно и настойчиво уклоняются от опыта. Почти все гомеопаты были некогда аллопатами, учились по крайней мере гиппократовой медицине, но ни один аллопат не был гомеопатом.
Обращаюсь ко всем почтенным собратьям моим по званию в целой России: неужели чувство собственного достоинства не восстанет в каждом из нас против этого недостойного поругания науки и искусства и самого священного звания? Решите дело — изобличите обманщиков или признайте истину иx учения. Один человек не в состоянии этого сделать, но общие силы, союз ученых, благомыслящих и заслуживающих общее доверие людей, напр. С.-Петербургское общество русских врачей, могли бы сделать это и соорудили бы себе этим в бытописании врачебной науки и в заслугах человечеству несокрушимый и вечный памятник.