Ввиду особой ценности субъективных симптомов в построении клинической картины очень важно осознать личность пациента. На практике недостаточно поверхностного разбора случая для выявления этих симптомов, которые в большинстве своем оказываются психическими. Это и есть самая большая трудность в постановке диагноза.

Полноценное клиническое использование гомеопатии достигается в том случае, если врач способен распознать истинные симптомы пациента. Тогда он будет уверен в назначении и станет разумно следовать за развитием каждого заболевания, наблюдая, как динамические симптомы изменяются в соответствии, например, с туберкулезной или сикотической конституцией, а не в сторону метастазирования или возникновения новых патологических симптомов.

Именно в динамическом субстрате патогенной активности мы можем найти определяющие симптомы заболевания, и именно на них гомеопат должен строить свой диагноз, свободный от предубеждений, которые могут помешать тщательному исследованию личности пациента.

Нет метода более надежного и эффективного, чем тщательное исследование симптомов пациента путем глубокого погружения в его субъективность. Никакая техническая процедура не заменит неоценимую пользу человеческого контакта между врачом и пациентом перед лицом болезни. Вот почему гомеопатическая симптомология должна быть адаптирована к полнейшему пониманию личности. Пациенты склонны иметь собственный взгляд на свои симптомы. Однако на этот взгляд влияют бессознательные ощущения и мотивации, которые врач должен обнаружить в результате анализа анамнеза жизни пациента. Изолированный симптом не имеет ценности, если он не связан с этой глубокой, динамической ситуацией.

Настоящий гомеопатический анамнез — это тот, в котором врач направляет внимание больного на него самого не как на клинический случай, а как на личность. Средство, которое вылечит пациента с невралгическими симптомами, должно соответствовать не столько модальностям боли, сколько общим характеристикам пациента и быть связанным с хроническим процессом, вызывающим эти симптомы. Каждый местный процесс мы должны исследовать с точки зрения получения клинических элементов целостности, составляющей единицу жизни и страдающей от местного заболевания. В этом и состоит различие между двумя направлениями гомеопатии: одни считают, что действие лекарства должно быть адресовано всей совокупности симптомов, а другие — что простая сумма симптомов не имеет внутренней связи, поэтому в глубине ее должна присутствовать характерная структура, порождающая все остальные симптомы.

Гомеопатия — это единственная терапевтическая система, в основе которой лежат испытания препаратов на людях. Когда ее применение сужают до сравнения текущих симптомов лекарства и больного, это не просто ошибка, а сужение ее роли до банального эмпирического использования лекарств. Недостаточно знать симптоматику лекарств, овладеть ключевыми симптомами, характеристиками и модальностями. Необходимо разбираться в динамическом действии препарата и личности пациента в целом. Одна пациентка пришла ко мне на прием с функциональными нарушениями со стороны желудка, усиливавшимися при употреблении конфет. Кроме того, она испытывала отвращение и даже чувство ненависти по отношению к своей матери, от которой отдалилась из-за неприятных споров по поводу наследства ее отца. Все эти симптомы присутствуют у Ignatia: ненависть, злость, молчаливое горе и выраженное ухудшение от конфет, символического представления материнского молока; она и оказалась лекарством, соответствующим клинической картине данного случая.

По мере того как у гомеопата складывается образ пациента, он идентифицирует и подразделяет симптомы на органические, психологические и определяющие. Из этого динамического образа мы можем получить только субъективные симптомы, чувственные восприятия, ощущения и поведенческие реакции, раскрывающие характер и личность пациента, но именно они и нужны для диагноза. Эти динамические следы нелегко распознать, особенно врачам, образование которых основывалось на органической концепции и которые вследствие собственной сдержанности могут сомневаться в необходимости задавать вопросы о личной жизни пациента и поэтому неохотно включают психологические факторы в историю болезни.

Тщательный разбор случая является наиболее ценным аспектом клинической практики, особенно когда врач лечит пациента с неврозом, например истерией, навязчивыми идеями или фобией, вызванными разногласиями пациента с его окружением. Точность назначения достигается тогда, когда гомеопат выходит за рамки органических проявлений и находит скрытые психические симптомы, не присутствующие среди текущих симптомов пациента. Только тогда возникает истинная картина случая.

Я наблюдал случай женщины с приступами пароксизмальной тахикардии и обильным потоотделением. Ее приступы длились по 10–12 часов и сопровождались ощущением сильнейшего физического беспокойства и интенсивного головокружения в положении лежа. Обследование не выявило ничего, кроме скачущего давления, возможно эмоционального происхождения. Однако клиническая история ее жизни свидетельствовала о неврозе с тревогой, преобразовавшемся в пароксизмальную тахикардию.

В тот момент у нее не было четких психических симптомов, которые можно было бы использовать для постановки гомеопатического диагноза, но из истории жизни было известно, что перед началом заболевания, оставаясь одна, она испытывала сильный страх смерти, который внезапно принял форму суицидальных наклонностей.

Зная о взаимосвязи тревоги и тахикардии (в страхе смерти в тот момент не было необходимости), было нетрудно понять, что этот ключевой симптом скрыто присутствует и продолжает играть значительную роль в ее жизни, из чего сам по себе напрашивался диагноз — Arsenicum. Внешне женщина была спокойной, но внутри у нее был такой страх смерти, что, поскольку она не могла его больше переносить, у нее внезапно возникали суицидальные мысли, усиливавшиеся, когда она оставалась одна.

У другой пациентки, молодой матери двоих детей трех и пяти лет, появились симптомы тревоги, депрессии, сильнейшие головные боли, ощущение, что она сходит с ума, страх смерти и одиночества, головокружение, преходящие обмороки, очень болезненные и скудные менструации, аменорея в течение одного или двух месяцев, отвращение к людям, горячие приливы к лицу, дрожь и неконтролируемая ревность. Муж ее был моряком. Из одного из своих плаваний год назад он написал ей, что ходил на танцы. Она восприняла это как предательство, и с тех пор ее не оставляла навязчивая идея о возможной неверности мужа и ощущение, что она сходит с ума. Она старалась избегать людей, чтобы не показать свое смятение. Нижняя часть тела пациентки была значительно полнее верхней, она предпочитала соленую, холодную пищу, время от времени страдала от жажды, хронического запора, вялости с 10 до 11 часов утра, была склонна постоянно волноваться, тревожиться и спешить. Помимо эндокринных расстройств у нее были истощенные лицо и шея, клиническое обследование не выявило никаких объективных или органических изменений.

В этом случае определяющим симптомом явно были ревность вместе с грустью, робостью, застенчивостью и пассивной манерой поведения, так что в целом картина наводила на мысль о Pulsatilla. С другой стороны, если бы я строил реперторизацию лишь на текущих симптомах и придал большее значение ее безумию и страху, что люди могут заметить ее состояние, я мог бы также подумать о Calcarea carbonica, Natrum muriaticum, Phosphorus и Sepia. Как всегда, основная проблема была в том, чтобы правильно построить клиническую картину и идентифицировать определяющие симптомы. Сама пациентка ключевую роль отводила ревности. Однако было ли это правдой?

Возможно, тут требовалось более глубокое и личностное понимание происхождения симптомов. Гомеопатический диагноз никогда не должен основываться лишь на словах пациента (обычно это результат плохого наблюдения за собой), он должен пробиться сквозь слой вторичных невротически переработанных симптомов и добраться до их действительного смысла. Более детальный опрос выявил, что пациентка в детстве была худеньким и раздражительным ребенком с правосторонним косоглазием, которым она страдала с 5 до 16 лет, когда ей была произведена операция; она была очень застенчивой и страдала от внезапных приступов отчаянного плача; тогда и даже сейчас утешение улучшало ее состояние, тем не менее она не желала видеть своих родителей, поскольку это усиливало ее отчаяние, и она ощущала импульс нанести им увечье; у нее была навязчивая идея смерти одного из родителей, связанная не столько с ними, сколько с тем, как это отразится на ней; помимо прочего, она до сих пор не могла оправиться от чувства ярости и стыда, вызванного издевательством одноклассников над ее косоглазием.

Теперь стало понятно, что первичные симптомы подверглись реактивным изменениям и вызвали ложную картину текущих симптомов. Она уже не казалась пассивной пациенткой, искавшей утешения и нуждавшейся в действии Pulsatilla, но пациенткой с сильным чувством обиды и большим грузом подавленной враждебности направленной на родителей, проявлявшейся в сильнейшем неприятии их, которое лежало в основе ее внезапных приступов плача; и все же, если бы один из родителей умер, она чувствовала бы себя виноватой; само по себе косоглазие является признаком, свидетельствующим (в соответствии с законом pars pro toto) об агрессивном напряжении ее мышечной системы.

Ее ревность была вызвана потребностью высвободить реактивную ненависть к своим родителям. Активизированная тривиальным происшествием, она запустила реакцию обиды, закрепившуюся в ее подсознании в виде условного рефлекса. В ее случае ревность не имела перспективного значения, поскольку в действительности была не ревностью, а враждебностью; таким образом, ее истинная личность получала утешение. Pulsatilla требует от каждого демонстративных защитных действий, чтобы ослабить свое чувство униженности, пассивности и низкую самооценку; она ревнует, если на ее глазах уделяют внимание и любовь кому-либо, кроме нее самой. Ревность Lachesis скрывает импульсы к неверности, отражает обострение эротического чувства во время менопаузы и приписывает тревожащее ее бессознательное давление действиям супруга, таким образом оправдывая свое напряжение и получая облегчение.

История жизни этой пациентки позволяет нам познакомиться с ее настоящим характером, который, как это всегда бывает, был спрятан за компенсаторным защитным механизмом. Теперь я смог найти ее истинный, конституциональный симилиум.

Ее клиническая картина состояла из следующих симптомов: злоба; злость из-за невысказанного горя; боязнь безумия; страх перед несчастьем; боязнь, что что-то произойдет; ухудшение от утешений; торопливость; общая вялость между 10 и 11 часами утра; желание есть соленую пищу; ожирение нижней части тела и косоглазие (вылеченное хирургическим путем).

Реперторизация привела к Natrum muriaticum. Но еще до того как я реперторизировал ее истинный характер, выявленный через происхождение и эволюцию симптомов, я с ясностью осознал, что это тип Natrum muriaticum, чего нельзя было бы определить, основываясь только на текущей клинической картине.

Поскольку в целом можно сказать, что пациенты выявляют тот диагноз, который сами же создали (они могут даже бессознательно запутать врача), мы не должны принимать их такими, какими они выглядят, а должны постараться понять, каковы они в действительности. Пациент может иметь синдром хронической усталости, головные боли, нарушение пищеварения, спазмы желчного пузыря, рвоту и другие симптомы без органических повреждений или изменений и тем не менее неоднократно и упрямо отрицать влияние негативной жизненной ситуации. Такой пациент ищет врача, который подтвердит его собственное мнение, и даже может согласиться на операцию. В гомеопатии клиническая проблема не исчезает с постановкой патологического диагноза, а требует изучения личности пациента. Мы должны быть готовы к непреднамеренной недостаточной искренности или недостаточному пониманию пациентом самого себя, которые тоже являются симптомами и помогают врачу получить ясную и точную картину состояния личности. Именно личность пациента интересует гомеопата, даже больше, чем артериальное давление, электрокардиограмма, формула крови, баланс электролитов или анализ кишечной флоры. Хотя, несомненно, такая информация имеет большую клиническую ценность, но только в качестве элемента анализа, а ее медицинская ценность всегда подчинена целостности пациента.

Еще одна пациентка, 44-летняя мать троих детей, жаловалась на сильную головную боль, жжение в желудке после еды, боль в подчревной области с ощущением потуг, которая усиливалась перед болезненной менструацией, тяжесть в конечностях, варикозное расширение вен и головокружение при подъеме с постели. К тому же у нее было несколько обмороков, когда она стояла на коленях в церкви. Ее единственным органическим симптомом были обильные выделения. По ее собственному мнению и мнению ее семьи, она испытывала сильный страх перед болезнями, была очень эмоциональной и подавленной, постоянно плакала, и у нее была навязчивая идея, что все в ее доме: еда, одежда, полы и т. д. — должно быть безупречным. Она с яростью воспринимала малейшее нарушение гигиены и порядка, который установила дома. В семье она славилась высокомерием, неистовостью, нетерпимостью, импульсивностью и вечным недовольством. Во время сбора анамнеза она разразилась слезами и безутешно рыдала, объяснив это тем, что была сама не своя из-за присутствия постороннего в своем доме, которого она приняла против собственного желания.

Первоначально клиническая картина наводила на мысль о Sepia: слезы в кабинете врача, обмороки при стоянии на коленях в церкви, страх перед заболеванием, раздражительность, нетерпимость, отсутствие привязанностей, ощущение потуг, изжога, обильные выделения, тяжесть в конечностях и слабые голеностопные суставы.

Однако я не был уверен, что столкнулся со случаем Sepia. У нее не было равнодушия, апатии и отчужденности, которые являются обычным фоном пациентов Sepia. Ее глубокая грусть и болезненные слезы во время опроса не указывали на позицию самоотречения и отсутствие интереса к жизни, а скорее на возмущение против своего бессилия справиться со своей семьей и домашними обязанностями. Sepia же, наоборот, игнорирует домашние обязанности.

В истории ее жизни не обнаружилось никакой патологии, кроме того, что она была единственным ребенком в семье и ее отец умер от рака печени за три года до описываемых событий. После замужества в возрасте 26 лет она продолжала жить со своими родителями. Ее мать до сих пор жива и хорошо себя чувствует, всю жизнь она беспокоилась о муже, страдавшем хроническим заболеванием печени. Будучи особенно привязанной к отцу, моя пациентка настойчиво заявляла, что ее отец был самым дорогим для нее человеком.

Поскольку при сборе анамнеза присутствовал ее муж, я воспринял это как выпад против мужа, особенно учитывая ее высокомерие и гордость. Она описала себя как искреннего и прямого человека, который не переносит, чтобы в доме был беспорядок, и никому не позволит делать за себя свою работу. Она боялась заболеть и оказаться неспособной как следует следить за домом, но упорно протестовала против идеи нанять прислугу, а также отказывалась ехать в отпуск, не желая ни на минуту оставить свой пост.

Пациентка была одержима домашним хозяйством, со склонностью доминировать и агрессивностью, которые скрывали беспокойство вследствие глубокого чувства незащищенности. Ее гордость и высокомерие были реакцией на чувство унижения, вызванное смертью отца, который всегда был послушен своей единственной дочери. Она не доверяла ни себе, ни другим, поскольку ничто не могло удовлетворить ее глубокого стремления к самоутверждению и успеху.

В дополнение к чувству унижения и компенсаторным симптомам, с помощью которых она защищалась от тревоги, ее истинная клиническая картина состояла из следующих определяющих симптомов: высокомерие, диктаторство, добросовестность, желание самоутвердиться, горе, подозрительность, изжога, боль в подчревной области перед менструацией и тяжесть в конечностях.

Я опустил в рассказе обмороки в церкви и слезы в моем кабинете, поскольку (по мнению самой пациентки) они были напрямую связаны со смертью отца. Каждый раз, когда она молилась за отца, ей становилось так грустно, что хотелось умереть. Ее страх перед болезнями был на самом деле страхом, что она не сможет выполнять свои обязанности с той чрезмерной добросовестностью, которой она от себя требовала. И теперь, на основании ее истинных симптомов, Lycopodium перевесил Sepia.

58-летний мужчина пришел в мой кабинет, жалуясь на ревматизм, частые простуды, насморк, воспаление околоносовых пазух и бронхит. Он был очень чувствителен к холоду и мог простудиться даже от переохлаждения только одной части тела, например головы или ступней. Он также жаловался на периодические приступы мигрени в левой половине головы над глазными яблоками или в затылке, замедленное пищеварение с отрыжкой, метеоризм и урчание в кишечнике, спазмы в икрах, сонливость днем и бессонницу ночью, а также выраженное возбуждение, нервозность и сильнейшее беспокойство. Он настойчиво утверждал, что чувствует необходимость спешить, и в то же время боялся что-либо предпринять, особенно в рамках своей специальности.

На первый взгляд, основные симптомы в его случае сводились к той манере, в которой он их выражал: он спешил, был возбужден, желал все сделать быстро, что является характерной картиной сикоза, которая казалась единственным симптомом этого пациента. Однако, глубже ознакомившись с историей его жизни, я пришел к заключению, что он был очень амбициозным человеком и всю свою жизнь вынашивал похвальные планы обеспечить себе твердое финансовое положение. Однако у него была непреодолимая склонность к зависимости, которая подрывала его возможность начать самостоятельное дело. Этот жизненный конфликт вынудил его занять позицию соперничества по отношению к своему начальнику и другим людям. Вследствие зависимого характера ему также пришлось подавлять агрессивность, появившуюся из-за невозможности добиться успеха.

В результате у него развился невроз навязчивых состояний, выражавшийся в избыточном усердии и тщательности, с которыми он выполнял все обязанности, порученные ему компанией, в которой он работал. Он предполагал, что поспешность и возбуждение, которые, как он утверждал, послужили основной причиной для консультации у врача, появились у него, когда он был вынужден взять на себя обязанности кассира компании и иметь дело с большими суммами денег. Именно тогда он начал бояться, что сделает что-то неправильно (например, не оплатит нужный счет), это обнаружится, и он потеряет доверие начальника. Теперь каждый раз, когда начальник поручал задание лично ему, его охватывали спешка и возбуждение, потому что он чувствовал, что его репутация надежного человека находится под угрозой. Этого не случалось, когда он работал дома или выполнял задания, не исходящие от начальника.

Понятно, что его тревога и возбуждение были непреодолимой реакцией на его собственные агрессивные импульсы недоверия и враждебности по отношению к человеку, от которого он зависел, и таким образом разрушавшие его собственные амбиции.

В действительности, поспешность не была чертой его характера, она поднималась на поверхность только тогда, когда он чувствовал бессознательное желание спрятать свой страх напасть на начальника. Истинным определяющим симптомом была его навязчивая добросовестность.

Действительная картина его симптомов состояла из следующего: добросовестность, недостаточная уверенность в себе; повышенная чувствительность к холоду; частые простуды из-за переохлаждения одной части тела (головы или ног); мигрень в левой половине головы, начинавшаяся над глазным яблоком и распространявшаяся к затылку.

В этом случае симилиумом была Silica. Мой диагноз получил неожиданное подтверждение: после приема лекарства у больного вновь появился зловонный пот на ступнях, от которого он страдал прежде и который он не упоминал во время первого сбора анамнеза. Его невроз уменьшился, а общее состояние улучшилось.

Если бы в поисках правильного лекарства я остановился на том, что показалось мне определяющим и что лежало на поверхности в первой фазе разбора, т. е. на торопливости и возбуждении, то легко бы исключил Silica, у которой нет возбуждения, и ошибся бы в диагнозе.

Здесь мы видим пример того, что симптомы никогда нельзя воспринимать автоматически, без расшифровки их смысла и происхождения, врач должен разобраться в личности пациента, понять скрытое содержание выраженных симптомов и оценить их истинную значимость.

Легко заметить, что я воздерживаюсь от ссылок на симптомы, которые являются результатом клинического обследования. В случае этого мужчины не было никакой патологии, которую можно было бы добавить к диагнозу. Вне зависимости от наличия или отсутствия физического выражения болезни патофизиологический диагноз всегда отражает конституцию личности, состоящую из симптомов динамического расстройства — основы заболевания. Именно к этому ядру, лежащему в основе патологии, должен обратиться врач. Характеристика синдромов больного спонтанно и четко выстраивается в мозгу врача как индуктивный вывод из синтеза всей жизни пациента: его наследственных черт, патологической основы, инфекций, интоксикаций, моральных и физических травм, окружения и эмоционального состояния в данный момент.

Симптомы являются физиологическим механизмом и реактивным выражением первичного динамического процесса, корни которого лежат за пределами физической клинической реальности, в скрытой личности пациента. Вот почему врач должен отслеживать патофизиологическое происхождение каждого симптома. Именно там, в скрытой личности, обнаружил Ганеман первичные расстройства жизненной энергии с деструктивным, смертоносным духом сифилиса, извращениями сикоза и глубокой тревогой псоры — основного заболевания человечества и источника всех болезненных и патологических процессов.

Систематически изучая характерологическую основу всех выражений болезни, даже таких грубых патологических проявлений, как прогрессирующее повреждение тканей (где часто действительно требуется местная и паллиативной терапия), гомеопатия действует в духе гуманизации медицины и ежедневно подтверждает подобную необходимость своей собственной клинической практикой — непосредственным контактом с эмоциональным уровнем пациента, с тем чтобы понять истинную природу скрытых симптомов, реактивных трансформаций или защитных механизмов. Таким путем гомеопатия ставит истинный, достоверный диагноз, такой, который невозможно получить с помощью каких бы то ни было технических процедур, и при котором непосредственные наблюдения врача трансформируются в глубокое осознание проблем пациента.